Мы выехали из Сейида около полудня. Местность вокруг - ровная сухая пустыня, дающая жизнь лишь какому-то растению вроде чертополоха, излюбленному корму верблюдов. Просто поразительно, как эти животные захватывают языком и проглатывают растение, которое способно поранить самую грубую руку. Мы неуклонно шли на юго-запад; нам показали вдалеке нескольких всадников из племени кара-туркмен, карауливших добычу; они напали бы на наш караван, если бы он не был столь велик. К вечеру мы расположились лагерем. Разбойники галопом скакали вблизи нас с двух сторон, но после того, как по ним дали несколько выстрелов, они оставили свои намерения. Через час после заката солнца мы отправились в путь и, проехав с величайшей осторожностью всю ночь, на следующее утро оказались среди развалин города Андхой.

Караван расположился на краю бывшего города, поблизости от ханского чахарбага. Никто из путников не осмеливался выйти из-под защиты керванбаши, наслышавшись рассказов о разбойничьих склонностях жителей. Мы знали, что наверняка пробудем здесь несколько дней, потому что переговоры по поводу размера пошлины, которые ведет либо сам хан, либо его 1-й везир, всегда затягиваются. Вначале хан обычно требует за рабов, за животных и тюки с товарами явно завышенные цены, но, так как хан разрешает торговаться, снижение пошлины целиком и полностью зависит от длительности переговоров и ловкости керванбаши. Не имея охоты присутствовать при этом скучном деле, я вместе с другими хаджи отправился в город, чтобы поискать защиты в тенистой прохладе медресе и открыть лавочку по продаже своих товаров, с тем чтобы обратить их в насущную пищу и деньги. Я долго бродил по развалинам и наконец расположился во дворе мечети, неподалеку от резиденции хана.

Весь базар состоял из нескольких крытых рядов, где продавали хлеб, и из 2-3 лавок, где предлагали дешево купить какие-то ткани и готовую одежду. Наше присутствие немного оживило базар, женщины и дети с утра до вечера стояли вокруг разложенных товаров, однако торговля не шла, потому что вместо денег нам приносили фрукты и хлеб, а мы не хотели соглашаться на натуральный обмен в таких местах, где 50 дынь продавали за 1 тенге, да и дыни здесь далеко не так хороши, как на берегу Оксуса. Меня, впрочем, поражало огромное количество фруктов, зерна и риса, произраставших в этой пустынной местности, скудно орошаемой небольшим солоноватым ручейком, притекающим сюда из Меймене. Летом вода в этом ручье кажется приезжему человеку почти непригодной для питья, а местные жители уже привыкли к ее плохому вкусу. Хотя в этой воде и не водится ришт ¹¹¹, ее употребление наверняка имеет много других скверных последствий. Климат тоже пользуется дурной славой. В одном персидском стихотворении справедливо говорится: ”В Андхое вода солона и горька, песок жгуч, мухи и скорпионы ядовиты; хвалиться ему нечем, потому что это прообраз сущего ада”. Несмотря на все пороки, Андхой еще 30 лет назад был весьма цветущим городом и, говорят, насчитывал 50 тыс. жителей, которые вели значительную торговлю с Персией тонкими черными овечьими шкурками, называемыми у нас ”каракуль”, и даже сильно конкурировал с Бухарой, где этот товар отличается самым высоким качеством. Андхойские верблюды пользуются наибольшим спросом во всем Туркестане, особенно порода, называемая ”нер”, отличающаяся густыми длинными волосами, свисающими с груди и шеи, стройным телосложением и необыкновенной силой. Теперь верблюды этой породы встречаются крайне редко, потому что они частью вывезены, частью вымерли.

У Молла Исхака был здесь земляк, один из наиболее уважаемых имамов. Поскольку он не раз приглашал нас к себе, я использовал эту возможность, чтобы познакомиться с местными знаменитостями, носящими духовный сан. Меня крайне поразил величайший беспорядок в делах как юридических, так и религиозных. Кази-келан (верховный судья), пользующийся большим уважением в Бухаре и Хиве, здесь просто посмешище для детей: каждый делает то, что ему заблагорассудится, с помощью подарка можно добиться оправдания самого вопиющего преступления. Поэтому жители говорят о Бухаре как об образце справедливости, благочестия и земного величия и почитали бы себя счастливыми, если бы эмир взял их под свое покровительство. Один старый узбек заметил, что даже френги (англичане) - ”да простит ему господь его прегрешения!” были бы лучше нынешнего мусульманского правительства. Он прибавил, что еще помнит некоего Хаким-баши (Муркрофта?), умершего в доме его дяди еще во времена эмира Хайдара; он был искусный чародей и хороший врач и, если бы захотел, мог бы разбогатеть, при всем том он был непритязателен и снисходителен ко всем на свете, даже к женщинам. Я расспрашивал у нескольких человек о смерти этого путешественника, и все говорили мне, что он умер от лихорадки; это и в самом деле более вероятно, чем рассказы о его отравлении.

Андхой насчитывает в настоящее время около 2 тыс. домов, которые составляют город, и около 3 тыс. юрт, рассыпанных по окрестностям и в оазисах пустыни. Часто жителей определяют в 15 тыс., это большей частью туркмены-алиели с примесью узбеков и небольшого числа таджиков. Андхой, так же как и Хулум, Кундуз и Балх, издавна представлял собой самостоятельное ханство, но из-за своего местоположения на главной дороге, ведущей к Герату, в большей степени, чем последние, подвергался нападениям эмиров бухарского и афганского. Он процветал до 1840 года. Находясь под главенством Бухары, он вынужден был тогда сопротивляться победному продвижению к Оксусу Яр-Мухаммед-хана, который осаждал город в течение 4 месяцев, затем взял его штурмом, разграбил и разрушил до основания, превратив в груды мусора. Большая часть жителей, не успевшая бежать, погибла под мечами безжалостных афганцев. Нынешний правитель, Газанфар-хан, во избежание полного крушения бросился в объятия афганцев и сделал тем самым своими злейшими врагами, с одной стороны, Бухару, с другой - соседний Меймене. Во время нашего пребывания в Андхое он вместе с балхским сардаром участвовал в битве, причем оба потерпели поражение от маленького Меймене.

Между тем в нашем караване царил страшный беспорядок. Везир, намеревавшийся в отсутствие хана разбогатеть, взимая огромные пошлины, успел уже поссориться с керванбаши. Перебранка скоро перешла в буйную драку, а так как жители взяли сторону каравана, они быстро вооружились и были готовы на крайности. К счастью, хан, человек очень добрый, вернулся из своего похода, сгладил противоречия, снизив назначенную везиром чрезмерную плату, и простился с нами, посоветовав соблюдать осторожность в пути, так как туркмены, пользуясь нынешней политической сумятицей, рыщут по дорогам большими группами. Нас это нисколько не пугало, так как в Андхое наш караван удвоился и нам нечего было бояться нападения разбойников.

Поэтому в тот же день к вечеру мы отправились в путь и остановились в Екетуте, в часе езды от Андхоя, где было назначено место сбора. Ночью мы двинулись в дальнейший путь, и следующая наша станция была на берегу ручья, который течет от Меймене; его русло в некоторых местах очень глубоко, а по берегам густо растут деревья. От Андхоя до Меймене считают 12 миль, 2 дня ходьбы для верблюдов. Мы уже проехали 4 мили, и проделать оставшиеся 8 миль не составляло бы труда, если бы нам не надо было тайком миновать Хайрабад, а к утру непременно дойти до окрестностей Меймене. Хайрабад как раз в то время был афганским, и керванбаши был прав, опасаясь приближаться к нему, потому что даже в мирное время афганцы не прочь взять пошлину разбоем. Можно представить себе, как обошлись бы военные власти с караваном, попади он им в руки. Нескольких жителей Хайрабада, которые были в караване и при приближении к родному городу захотели расстаться с нами, принудили продолжить путь, страшась измены, так как, если бы афганцы нас обнаружили, они не замедлили бы все конфисковать. Хотя несчастные верблюды были очень тяжело нагружены, мы шли без остановок с 12 часов дня до 8 часов следующего утра; и велика же была наша радость, когда на следующее утро мы благополучно прибыли в ханство Меймене. Впрочем, на этом последнем переходе можно было ожидать препятствий не только от людей, но и вследствие природных трудностей, потому что приблизительно в 9 милях от Андхоя местность становится холмистой и по мере приближения к Меймене холмы превращаются в настоящие горы. Кроме того, нам еще пришлось преодолеть небольшую часть Баткана, болотистой местности, где, несмотря на жаркое время года, во многих местах стояла глубокая грязь, доставлявшая много страданий верблюдам и нашим ослам. Я ехал на бойком ослике, но, так как его ножки слишком часто увязали, он в конце концов устал подниматься, и только после долгих криков, упрашиваний и понуканий мне удалось заставить валаамову ослицу подняться с мягкого ложа и встать на ноги.

Мы расположились у подножия небольшой цитадели, называемой Аккале, в 4 часах езды от Меймене. Керванбаши подарил хаджи 2 овец, чтобы отблагодарить бога за благополучное избавление от опасности. Мне как старшему поручили разделить подарок; мы целый день ели вместо хлеба баранину, а вечером все вместе спели телькины, которые я велел сопровождать зикром, т.е. во всю глотку прокричали 2 тыс. раз: ”Йа-ху! Йа-хакк!” Отсюда мы сообщили в Меймене о своем прибытии, и к вечеру пришел таможенный чиновник, вежливый узбек, который все переписал. Ночью мы отправились в путь и на другое утро были в Меймене.

XIV.

Меймене. - Политическое положение и значение. - Нынешний правитель. - Соперничество между Бухарой и Кабулом. - Дост Мухаммед-хан. - Ишан Эйюб и мулла Халмурад. - Ханство и крепость Меймене. - Джемшиды и афганцы. - Чрезмерная пошлина. - Калайи-Нау. - Хазарейцы. - Налоги и плохое управление в Афганистане.

Прежде чем мы въедем в Меймене, познакомлю читателя с политическим положением в этой области. Поскольку город играет важную роль в политике, я считаю необходимым сделать некоторые предварительные замечания. Вся полоса земли по эту сторону Оксуса до Гиндукуша и Герата с давних пор была ареной постоянных споров и войн как между расположенными здесь небольшими разбойничьими государствами, из которых назовем только Кундуз, Хулум, Балх, Акче, Серепул, Шибирган, Андхой и Меймене, так и между соседними эмирами, бухарским и афганским, которые в своих захватнических интересах либо раздували пламя раздора, либо путем прямого вмешательства склоняли тот или иной город на свою сторону, ставя его в зависимое положение и используя в собственных целях. Главными соперниками были, в сущности, сами эмиры. До начала нашего столетия почти все время преобладало влияние Бухары, потом взяли верх афганские племена дурани, саддузи ¹¹² и берекзи ¹¹³. Дост Мухаммед-хану удалось отчасти силою, отчасти хитростью взять под свой скипетр все небольшие государства, за исключением Бадахшана. Он создал провинцию Туркестан и столицею назвал Балх, где повелел расположиться сардару с 10 тыс. войска, частью регулярного (палтан)¹¹⁴, частью состоящего из местной полиции, и 3 батареями полевых орудий. Энергичный Дост Мухаммед-хан не придавал большого значения обладанию горным Бадахшаном; местный правитель объявил себя его вассалом, и афганец на какое-то время удовлетворился этим. По-другому обстояло дело с Меймене. Город лежит на полпути к Бухаре, и его не раз безуспешно осаждали как Яр-Мухаммед, так и Дост Мухаммед-хан. В 1862 году, когда старый баракзайский правитель в последний раз обнажил свой меч против неверного Герата; содрогнулась вся Средняя Азия, однако Меймене выстоял и на этот раз, и храбрость узбеков вошла в поговорку. Можно представить себе, с какой гордостью воскликнули жители по смерти Дост Мухаммед-хана ¹¹⁵, что из всех соседних городов только их Меймене не присягнул афганскому знамени.

Смерть Дост Мухаммед-хана, одно из важнейших событий в истории Средней Азии, была сразу же воспринята как начало больших изменений и политических неурядиц. Бухарский эмир захотел первым воспользоваться случаем; несмотря на известную всем скупость, он послал для поддержки маленького Меймене 10 тыс. тилла, и было установлено, что эмир вскоре перейдет Оксус и, таким образом, соединенными усилиями будет совершено нападение на афганцев, их общего врага. Однако у нынешнего правителя Меймене, 22-летнего пылкого молодого человека, не хватило терпения дождаться союзников, и он начал борьбу на свой страх и риск. Захватив у афганцев несколько небольших селений, он украсил ворота своей крепости 300 длинноволосыми черепами. Во время нашего пребывания в городе как раз велись приготовления к другим битвам.

Так как наш караван и здесь расположился за пределами города, я посетил текке некоего ишана Эйюба, к которому у меня было рекомендательное письмо от Хаджи Салиха. Я всеми силами старался приобрести благосклонность этого человека, потому что очень боялся встретиться в Меймене с одним давним знакомым, который мог раскрыть мое инкогнито и подвергнуть меня величайшей опасности. Дело в том, что в Константинополе я познакомился с неким муллой Халмурадом, который утверждал, что он из Меймене. Он в течение 4 месяцев давал мне уроки джагатайско-турецкого языка ¹¹⁶. Этот мулла, человек хитрый, еще на берегу Босфора заметил, что я совсем не Решид-эфенди, за которого себя выдаю. Узнав о моем намерении совершить путешествие в Бухару, он предложил мне свои услуги в качестве чичероне, уверяя, что он таким образом служил английскому Молла Юсуфу (доктору Вольфу). Я оставил его в сомнении относительно своих намерений. Он отправился в Мекку, и оттуда собирался через Бомбей и Карачи вернуться на родину; поэтому я боялся встречи с ним еще в Бухаре, так как был твердо убежден, что, несмотря на все добро, которое я для него сделал, он с готовностью выдаст меня даже за жалкие гроши. Поскольку из-за афганского похода всякое сообщение между Меймене и Бухарой было прервано, я, к счастью, не столкнулся с ним в Бухаре. Но я полагал, что в Меймене мне вряд ли удастся избежать встречи с этим человеком, и, чтобы предупредить его атаки, счел необходимым упрочить свое положение, стараясь снискать уважение и благосклонность всеми уважаемого ишана Эйюба. После 3-дневного пребывания в городе я взял, наконец, инициативу в свои руки и спросил о нем. ”Как, - удивленно сказал ишан, - ты знал Халмурада? (Мир ему и долгих лет нам!) На его долю выпало счастье умереть в Мекке, а так как он был моим закадычным другом, я взял его детей в свой дом, и вот тот малыш (он указал на мальчика) - его сын”. Я дал мальчику целую нитку стеклянных бус, сказал 3 фатихи за упокой души умершего, (Когда я вернулся в Тегеран, мой друг Исмаил-эфенди, бывший в то время поверенным в делах Порты при персидском дворе, рассказал мне, что за месяц до моего прибытия здесь был проездом один мулла из Меймене, чьи приметы полностью соответствовали моему якобы пребывавшему in aeternitate ¹¹⁷ мулле, и тот говорил в посольстве обо мне как о своем бывшем ученике, с которым занимался джагатайским языком. Таким образом, Халмурад не умер, просто судьбе было угодно, чтобы мы не встретились) и мой вполне обоснованный страх пропал.

Теперь я стал ходить повсюду с большей свободой и вскоре на углу улицы открыл свою лавочку, товар в которой, к моему великому сожалению, начал иссякать, потому что я ничем не мог ее пополнить. ”Хаджи Решид, - сказал мне один из моих спутников, - ты уже съел половину своих ножей, иголок и бус, скоро ты съешь другую половину и осла в придачу, что же тогда будет?” Он был прав, однако что я мог поделать? Меня беспокоило будущее, особенно приближающаяся зима, потому что до персидской границы было еще далеко, а все попытки увеличить кассу кончались неудачей. Впрочем, я находил утешение в своем собственном опыте: дервиш, хаджи, нищий никогда не уйдет с пустыми руками из дома узбека, я мог повсюду надеяться на кусок хлеба и на фрукты, кое-где могли дать и старую одежду, а этого вполне хватило бы для продолжения путешествия. Читатель хорошо понимает, что мне пришлось страдать и страдать очень много, но тяготы мне облегчали привычка и надежда возвратиться в Европу. Я сладко спал под открытым небом на голой земле и считал себя счастливым уже потому, что не надо было больше постоянно бояться разоблачения и мученической смерти, потому что нигде больше не сомневались в том, что я - хаджи.

Все ханство Меймене в населенной своей части - 18 миль в ширину, 20 миль в длину. Кроме столицы в нем 10 деревень и иных населенных пунктов, из которых самые значительные - Кайсар, Кафиркале, Альмар и Ходжакенду. Жителей, подразделяемых на оседлых и кочевников, насчитывают до 100 тыс., по национальности это большей частью узбеки из племен мин, ачмайли и дас, которые могут выставить 6-8 тыс. всадников на хороших конях и хорошо вооруженных, отличающихся, как уже упоминалось, необыкновенной храбростью. Нынешнего властителя Меймене зовут Хусейн-хан, это сын Хукумет-хана, которого его родной брат, дядя теперешнего правителя, здравствующий и поныне, приказал сбросить со стен цитадели, для того чтобы, по его собственным словам, поставить во главе всех дел более способного сына. Но так как Хусейн-хан был еще недееспособен, нетрудно разгадать побудительные причины этого гнусного убийства; хотя Мирза Якуб (так зовут любезного дядюшку) играет роль везира, все знают, что Хусейн-хан - всего лишь ширма.

Впрочем, молодого властителя в Меймене любят больше, чем его дядюшку. Даже у нас его назвали бы человеком приятной наружности, а в глазах узбеков он настоящий Адонис. Подданные хвалят его за добросердечность и забывают о жестоком законе, согласно которому вместо телесного наказания или денежного штрафа хан может любого из них отправить в Бухару на невольничий рынок. Ханы Меймене взяли за правило каждый месяц препровождать некоторое число таких несчастных в Бухару, и здесь это никому не кажется странным, потому что таков древний обычай.

Город Меймене расположен в горах и становится виден только тогда, когда ехать до него остается не более 15 минут. Он крайне грязен, дурно построен и состоит из 1500 глиняных хижин, 3 глиняных мечетей, 2 кирпичных медресе и базара, тоже построенного из кирпичей и готового вот-вот развалиться. Жители-узбеки, но наряду с ними есть таджики, гератцы, до 50 семей евреев, несколько индийцев и афганцев. Все они пользуются равной свободой, и их нимало не беспокоят религиозные и национальные различия. Что касается Меймене как крепости, то ни в простых городских стенах и рвах, ни в цитадели, находящейся в западной части города, мне не удалось увидеть ту исполинскую твердыню, которая смогла противостоять обученной по английскому образцу афганской артиллерии и всей мощи Дост Мухаммад-хана. Земляные городские стены имеют в высоту 12 футов, в ширину - 5 футов, ров неширокий и не особенно глубокий, цитадель, правда, стоит на одиноко возвышающемся высоком и крутом холме, но поблизости есть другие, более высокие горы, и с них одна батарея в течение нескольких часов может превратить ее в груду развалин. Поэтому весьма вероятно, что прославленная сила Меймене заключается не в его стенах и рвах, а скорее в храбрости его защитников. В узбеке из Меймене с первого взгляда можно распознать бесстрашного наездника, и поспорить с ним мог бы только узбек из Шахрисябза. Решительный, воинственный характер жителей этого маленького ханства, да к тому же еще горный перевал у реки Мургаб всегда будут доставлять немало трудностей афганцам и прочим завоевателям, которым вздумалось бы подойти к Оксусу с юга. Укрепления Керки могут оказать очень слабое сопротивление; кто захочет взять Бухару, должен разрушить Меймене или заручиться его дружбой.

В Меймене нашего керванбаши и наиболее важных купцов нашего каравана задерживали не трудности с таможенными пошлинами, а личные интересы. Они хотели дождаться, по крайней мере, 2-3 конных базаров, так как тут прекрасные и очень дешевые лошади, которых доставляют на рынок узбеки и туркмены из соседних областей; отсюда их вывозят большей частью в Герат, Кандагар, Кабул, а часто даже в Индию. Лошади, которых, как я сам видел, продавали в Персии за 30-40 дукатов, здесь стоят 100-160 тенге (14-15 дукатов), и даже в Бухаре, Хиве и Карши мне не приходилось видеть, чтобы таких прекрасных лошадей продавали по столь низкой цене. Однако базар в Меймене богат не только лошадьми, он предлагает большой выбор плодов земли и изделий местной промышленности, например ковров и материй из овечьей и верблюжьей шерсти, изготовляемых туркменскими и джемшидскими женщинами. Весьма значительную роль играет вывоз отсюда в Персию и Багдад кишмиша (сушеного винограда), аниса и фисташек, которые стоят здесь 30-40 тенге за центнер.

Спустя 8 дней я пошел к каравану, чтобы узнать, когда он двинется в дальнейший путь. Здесь я, к своему удивлению услышал, что они целый день искали меня для того, чтобы я помог освободить 4-х руми, арестованных по приказанию ханского дядюшки, так как, согласно вынесенному судьей приговору, с них можно было снять подозрение в том, что они беглые рабы, только в том случае, если заслуживающий доверия свидетель подтвердит истинность их турецкого происхождения. Но прежде чем отправиться к хану, я хочу представить читателю моих ”соотечественников”, так как иначе я забыл бы этих в высшей степени интересных людей. Это были не кто иные, как арестанты, бежавшие через необъятную Киргизскую степь в Бухару из Тобольской губернии в Сибири, где они 8 лет прожили в ссылке на тяжелых работах, надеясь из Бухары вернуться через Герат, Мешхед, Тегеран и т.д. в Гюмрю (Елизаветполь) ¹¹⁸. История их бегства и прочие приключения очень длинны, поэтому постараюсь изложить их вкратце.

Во время последней русско-турецкой кампании они официально, а скорее всего на свой страх и риск занимались грабежом (чапаул) на Кавказе и попали в руки русскому военному патрулю, а затем, как они того заслуживали, были отправлены по этапу в Сибирь. Там они днем валили деревья в тобольских лесах, а на ночь их запирали в тюрьму, где давали хлеб, суп, а иногда даже мясо. Прошли годы, прежде чем они научились русскому языку от охранявших их солдат. Беседы породили более доверительные отношения, вскоре они стали протягивать друг другу бутылки с водкой, и в один прекрасный день прошлой весной, когда оба солдата-охранника выпили согревающего напитка несколько больше обычного, арестанты свалили по ошибке русских вместо дубов, сменили топоры на оружие убитых и после долгих опасных блужданий, когда они питались травой и корешками, добрались до киргизских юрт. Там они были в совершенной безопасности, так как кочевники считают добрым делом помогать подобного рода беглецам. Из Киргизских степей они через Ташкент пришли в Бухару, где эмир дал им немного денег на дорогу. В пути их неоднократно принимали за беглых рабов, но только в Меймене они встретились с серьезной опасностью.

По настоянию своих спутников и керванбаши я в тот же день в сопровождении ишана Эйюба пошел в цитадель. Вместо хана нас принял его дядя, который счел мои показания достаточными и отпустил всех 4-х беглецов. Они со слезами на глазах благодарили меня за спасение, и весь караван радовался. Через 2 дня мы отправились в дальнейшее путешествие, в Герат.

Теперь наш путь все время шел по гористой местности. 1-я станция, которой мы достигли через 6 часов марша в юго-западном направлении, называлась Альмар, а состояла она из 3 деревень, лежащих порознь. Не успел караван спешиться, как появился сборщик податей из Меймене, сопровождаемый несколькими всадниками, и потребовал дополнительной пошлины. Переговоры, с криками и бранью, продолжались несколько часов, но, в конце концов, пришлось уступить, бедный керванбаши и купцы, обобранные вторично, заплатили за товары, скот и рабов, и к вечеру мы двинулись дальше. Мы миновали довольно значительное селение Кайсар и после полуночи прибыли на станцию Нарын, проехав 5 миль по узким плодородным долинам, которые, однако, были покинуты, так как эти прекрасные места стали небезопасны из-за разбоя, чинимого туркменами, джемшидами и фирузкухами. В Нарыне мы отдохнули всего несколько часов, поскольку нам предстоял 7-часовой переход. Проехав целый день без остановок, мы прибыли вечером в деревню и на станцию Чичакту, вблизи которой есть еще одна деревня, называемая Фемгузар. Так как у керванбаши и у некоторых других путешественников были дела в деревне Ходжакенду ¹¹⁹, лежащей в горах к юго-востоку, в 3 часах пути, мы задержались здесь на целый день. Эта деревня считается границей Меймене и одновременно всего Туркестана. Юзбаши, по имени Девлет Мурад, исполнявший здесь обязанности пограничного стража, снова взял с нас налог, в 3-й раз в ханстве Меймене, на этот раз под названием ”камчин-пулу”, т.е. ”налог за нагайку”. (В Средней Азии существует обычай давать эскорту деньги за нагайку, подобно тому как у нас дают чаевые, и этот юзбаши получил от хана право требовать плату с каждого прохожего, даже если он его не сопровождал и не охранял; именно в этом и заключалась его годовая выручка) Когда я выразил свое удивление по поводу этой несправедливости одному гератскому купцу, тот мне ответил: ”Мы благодарим бога, что с нас берут только пошлину. Раньше проезд через Меймене или Андхой был очень опасен, потому что сам хан велел грабить караваны и мы могли потерять абсолютно все”. Здесь, в Чичакту, я в последний раз видел узбекских кочевников и откровенно признаюсь, что с большим сожалением простился с этими честными, простодушными людьми; из всех народов Средней Азии кочевники Хивинского и Бухарского ханства оставили у меня самое хорошее впечатление.

В Чичакту наш караван был взят под защиту эскортом джемшидов, которых хан выслал навстречу нам из Бала Мургаба, потому что дорога идет отсюда в довольно широкой долине, по правую сторону которой живут туркмены-сарыки, по левую - разбойники-фирузкухи. Земли здесь чрезвычайно плодородные, но, к сожалению, заброшенные и необработанные. Как я слышал, наш караван за все время пути от Бухары не подвергался такой большой опасности, как здесь. Охрана состояла из 30 хорошо вооруженных джемшидов на прекрасных конях, к тому же еще вдвое больше боеспособных людей было в составе самого каравана, и, несмотря на это, на каждом шагу налево и направо на холмы высылалась конная разведка, и все были напряжены до предела. Можно представить себе, в каком состоянии духа находились несчастные, только что спасшиеся от рабства люди, которые с величайшим трудом и большими расходами добрались до этих мест, где над ними снова нависла угроза плена. К счастью, величина каравана и в особенности бдительность спасли нас от нападений. Весь день мы шли по великолепным лугам, покрытым, несмотря на позднее время года, цветами и травами, доходившими до колен, и, отдохнув ночью, приехали на следующее утро к развалинам крепости Кале-Вели ¹²⁰; еще 2 года назад здесь жили люди, но затем крепость подверглась набегу туркмен-сарыков и была разорена. Жители были частью проданы в рабство, частью убиты, а несколько одиноких домов и крепостные стены скоро превратятся в развалины. Джемшидские всадники, сопровождавшие нас всего один день, потребовали здесь свой камчин-пулу, причем с рабов в 2 раза больше, чем с пеших и всадников; они уверяли, что их требования справедливы, потому что иначе после уплаты таможенной пошлины хану в Бала Мургабе на их долю ничего не останется.

К вечеру 2-го дня после нашего отъезда из Чичакту прекрасная долина кончилась, и неровная дорога, которая теперь вела к реке Мургаб, шла в горной теснине, местами очень крутой и такой узкой, что навьюченные верблюды проходили с большим трудом. Как я слышал, это единственный путь, ведущий через горы к берегу реки. Армии, которые захотят переправиться через Мургаб, должны идти либо через пустыню, будучи уверенными в дружбе салоров и сарыков, либо через упомянутый горный проход, заручившись дружеской поддержкой джемшидов, потому что в ущельях джемшиды могут нанести большие потери даже самой сильной армии. На берег реки мы вышли только к полуночи, и измученные трудной горной дорогой люди и животные скоро заснули глубоким сном. Проснувшись на следующее утро, я увидел, что мы находимся в довольно длинной долине, окруженной высокими горами и перерезанной в середине светло-зелеными водами Мургаба; (Мургаб начинается в расположенных на вост